Борис МИСЮК                                 Юморские рассказы

  АЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ  

Мини-повесть      

5. Морская «травля».   

         Это очень тоскливое зрелище  –  умирающий пароход. Твой пароход. На котором ты жил, работал, ходил по морям. Твой морской дом. Но вот его покурочили, раздербанили, ободрали, что липку, и бросили гнить в затоне. Боже, как жалко! Он ведь живой... Был...  А тут-то, тут вообще случай особый.  Твой родной пароход обрел бессмертие, взлетел на такую высоту, какая не снилась  ни одному кораблю в мире, вознесся над морем, над сопками, над тайгой, надо всем Приморьем... И вот на тебе, это чудо, этот символ края сначала продали кабатчику, который не сумел, говорят, выстоять против рэкета, затем позволили еще более страшному зверю шашелю источить корпус. И что? Все? Можно умывать руки? Господи, да как же так можно-то?  Рукотворное чудо, редчайшее в мире! Неужели в стране, где родился Левша, подковавший «аглицкую» блоху золотыми гвоздями, не нашлось умельца, который пропитал бы тот корпус жидким стеклом, к примеру, или резольной смолой?  Мэр Находки, губернатор края, ау! Кто спасет «Надежду»? Последнюю, может быть...

           Потолковали мы так маленько, в утешение ли, в расстройство, да и попылили дальше.

            Есть оптимисты ну просто из когорты греческих богов – неубиенные. Таким хоть пять, хоть десять суток отмучаться на голом, продутом и промерзлом берегу, они не утратят веры в чудесное спасение и будут юморить по любому поводу – взрывчатой тушенки, соленой черемши на обед, вырезанных из сапог тапочек.

            Только отъехали от умирающей «Надежды», Виталя вдруг всхохотнул басом. Мне показалось – закашлялся.  А он, оказывается, вспомнил, как два матроса, оба Генки, тезки, капроновый швартов с «Кооператора» уперли.  Один обмотался под плащ и выпустил трос через рукав, второй через свой рукав принял и тоже под плащом обмотался.  Идут через проходную порта, взявшись за руки, и поют «Мы с Тамарой ходим парой».  Вахтер им:  «Вы чего, голубые, что ль?»  Они:  «Зеленые. Крокодилы Гены. Тезки, значит».  И про вахтера, но не вслух:  а ты – Чебурашка ушастый.

           Шалуны мои, я понял, очень разные люди.  Вовка, наверняка знающий всяких историй не меньше кореша, много дольше переживал встречу с родным судном, распятым на Голгофе.

      – Да-а, ребята, – вздыхает он глубоко и печально, – сколь езжу мимо, а ни разу не остановился ни у «Ассоли», ни у «Надежды».  И ни единой рюмки не принял на ее борту.

      – Зато ж когда «борт» плавал, енть, сколько выпито было, уй! – Виталя, артист еще тот, за голову схватился обеими лапами. – Ты помнишь, как чифову пианину обмывали?

      – Да че мы только не обмывали, все разве упомнишь? –  Дорога  спиралью под уклон      пошла, Володя все внимание теперь отдавал ей, «раллийной».

         Это он еще на выезде из Владивостока поведал нам, как однажды возил по краю  залетного американца и тот все восторгался:  «Ах, какие хорошие у вас  раллийные дороги! Это ж сколько денег надо потратить, чтоб сделать такие?!»  Ну да, они ж там у себя в Америке привыкли, что автомобильная дорога – это гладкий стол, бетонка. Ну и для спорта, для удовольствия, значит, необходимо хорошо потрудиться – подолбить ее отбойными молотками.

         Виталя тем временем излагал очередную историю из жизни «Кооператора».

          – Это ж тогда, в шестидесятых, помните, какие, енть, очереди были – на машины, значь, на телефон. Даже на холодильники годами стояли в очереди! И на пианину тоже... Ага, ну и вот, значь, возвращаемся с промысла в порт приписки, и старпома приглашають, значь, в профком:  ваша очередь, говорять, подошла на пианину. А у него шары, енть, на лоб:  куда ж мне ее, в каюту, шо ль, тащить, так не влезеть же!  У мужика ни кола ни двора, а ему – пианину получи!  Ну, сам виноватый – по пьянке записался в ту очередь, не ждал, значь, шо так быстро подойдеть...

          Скатились мы с перевала, доехали до самого синего моря, до залива Америка, вправо пошла Находка, а мы свернули налево, к Восточному порту, к «австралийской» Хмыловке.  Километров тридцать вдоль берега залива были уже не в тягость: распахнувшийся морской простор,  близость  большой воды всегда действуют живительно.  Больше ста лет залив называли Америкой. Потому что открыл его наш, наш, российский пароходо-корвет «Америка» под командованием лейтенанта Болтина.  Но вот в семидесятых брежневских годах кому-то из партийных бонз загорелось явить патриотические чувства, дабы угодить генсеку, главнокомандующему  холодной войны с Америкой, сбиравшемуся как раз обозреть окрестности империи.  И залив мигом переименовали из Америки в Находку.

          Народ же, как водится, больше признает старое.  «Чем старе, тем сильней»,- сказал Пушкин. И все зовут залив по-старому Америкой.

                                                       6.  Брат и Сестра.

           А вот и новое открылось нашим взорам - две сопки,  стоявшие  на страже у входа в Золотую Долину, две островерхие боярские шапки, зеленые, чудесно смотревшиеся –одна на фоне моря синего, по имени Сестра, другая на фоне неба лазурного, по имени Брат.  Увы, все в прошлом – стоявшие и смотревшиеся.  И действительно сторожившие вход в долину с чудесным микроклиматом, в котором и персики вызревали.  Но как там в годы «великого перелома» (против которого «нет приема»)  писал поэт:

                                             Партией стройки в небо взмечем!

          Ну и ломали, и взметали целых семь десятилетий.  И реки поворачивали вспять, и сокрушали горы, и всенародно возводили ГЭСы, затопляя хлебные долины, богатые села и могилы предков.  Вот и эту гору сокрушили, срыли вполовину красавца Брата, в щебень обратив.  Говорят, даже и щебень тот не пошел впрок, а Брат-то, оказывается, прикрывал каменной грудью всю огромную, в тысячи гектаров, Золотую Долину.  И климат в ней теперь меняться стал не в лучшую, увы, сторону. А долину ведь Золотой недаром нарекли.  Австралийский фермер, прежде чем поселиться здесь, пол-России объездил и землю, как гласит новорожденная легенда, на вкус пробовал.  И вот выбрал именно эту.

          Пылим на «тойоте» уже по финишной прямой – по грунтовке, под прямым углом ушедшей от трассы  Находка-порт Восточный.  И шалуны прикидывают уже, как будут по списку торговать сейчас своими «железяками».  За исключением четвертого только пункта в списке, угодившего в дороге под Бо-о-льшой такой Камень.  Впрочем, разногласия у них пошли, начиная прямо с первого пункта.

          -  Виталя, слышь, ты токо эти, как их, «Башкирии» ему не предлагай. Вычеркни их, слышь.

          - Эт почему?!- Громко возмущается глухарь, которого сразу «достает» Вовкино «слышь». - Шо такое, машинки ж, енть, почти новые!

          -  Не, Виталя, не надо, вычеркни. У него, наверно, компьютер есть.

          - Ну и хрен с им, с его компьютором!- Басит Виталя.—Ты ж слыхал, у его пять этих, уровней в дому.  На одном стоить, значь, компьютор, а на дургом спокойно ставь себе «Башкирию».   Я правильно говорю?- Поворачивает он седую гривастую голову ко мне.

          - Да нет, пожалуй, Владимир прав,- я с трудом сохраняю третейскую серьезность.

          Дошли до шестого пункта, и опять «в товарищах согласья нет»:

          - Полторы «штуки» за швейную машинку мало, енть, а, Вовка?

          - А сколь ты хотел? Она ж древняя, как эта, как египетская  пирамида.

          - Правильно, древняя. Значь, ретро, енть! Значь, еще дороже стоить. Яп-понская мать, ты шо, Вовка, хочешь все задарма ему отдать, за бензин на обратную дорогу, да?

           А ведь дальше по списку пошли самые дорогие «железяки» – двигатели, станок, компрессор.  И Вовка, завороженный колдобинами и лужами грунтовки, больше не возражал.

           Вот она, наконец, долгожданная Хмыловка.  Обыкновенное приморское село – с большущей лужей на въезде, с загрузлым в ней автомобильным прицепом, с расквашенными по весне колеястыми дорогами, с пяти-шестистенными бревенчатыми, засыпными, выложенными из камня, редко кирпичными избами.  Вот и длинный забор из железных листов  полметра примерно на метр, а за ним то самое чудо из гладкого темно-красного кирпича, родионовский дом «в пять уровней».

          Яркое полуденное солнце весны сверкает в широких окнах, плавится в ослепитель- ных лужах и подзаборных ручьях, вытекающих из-под серых ледяных проплешин, быв- ших недавно пушистыми сугробами. Большекаменская непогодь ушла далеко за корму. А прямо по курсу – солнечная Австралия, обетованная, хоть и хмыловская, земля.

          Выйдя из машины и перемахнув через  две-три лужи, я открыл ажурную трубчатую калитку, запертую всего лишь на клямку, и вошел во двор.  Где-то за домом басовито загавкал большой, видно, и лохматый страж. На террасе верхнего этажа открылась дверь и показалась стройная и в то же время крепкая фигурка Раи, хозяйки дома. Хотел сказать «дворца», но нет, Родионовы – фермеры, по-русски крестьяне, дворцы им без надобности. Так что пусть в нем и «пять уровней», а все равно это просто дом, просторный и очень удобный во всех смыслах.

         Мы не виделись больше года, и Рая подарила мне добрую, приветливую улыбку.

         - Заходи,- показала рукой, откуда обойти дом, и добавила после моего жеста в сторону машины (я не один, мол):  - А Васи дома нет.

         - Далёко поехал?

         - Да нет, в порт.  Скоро приедет. Зови гостей,  заходите в дом.

         Я призывно махнул рукой шалунам, но они застеснялись, уперлись:

         - Тут подождем!

         И я присоединился к ним. Дальше предоставляю слово Витале, старшине, так сказать, нашего бота—«тойоты».  Солнышко быстро нагревало землю, она прямо на наших глазах начинала славно так парить.  Нагрело и машину.  Нас разморило...

         Василий Родионов, российско-австралийский фермер-князь, бесшумно подкатил на «роллс-ройсе», качнувшемся на своих заморских амортизаторах, точняк как та карета или каравелла.  «Тойота»  рядом с ним – шо дворняжка против сенбернара.  Да и сам Родионов-то, вот он вышел, значь, из машины, здоровенный бугай в синей косоворотке и армяке рыжего верблюжьего сукна, слава Богу, не граф, не князь, не во фраке, енть. На голове, правда, завивка, да еще и напомажена чем-то.  Наверно, бриолин. И сапоги, значь, им же смазаны. Ну да, удобно ж так по лужам-то шлепать... австралийским.

         Позвал в дом: айда, мол, мужики, по рюмахе за знакомство, значь.  Вошли, сели – ага, там, на пятом «уровне», вмазали по рюмке, енть, по второй.  Ну и торги пошли.  А личностью фермер – точняк эти вот, как их, енть, олигархи, Потанин с Вяхиревым. А когда торговаться зачали, стал смахивать и на Березовского. Но мы тож не продешеви-

ли, по хорошей цене сдали ему все по списку.  Ну, кроме, значь, тех несчастных тенов и еще двух «Башкирий».  А одну ж-таки взял! -  Это в пику Вовке...

        Мы проспали что-то около часа и теперь, раскрыв рты, слушали Виталин сон.  Мне более всего понравился портрет «не графа-не князя»:  богатырь-бугай в армяке и, конечно же, конечно, вылитый герой новорусских былин – олигарх.

         Но вот наконец-то прибыл натуральный Василий.  Приехал на скромном, зауряд-

ном для Приморья японском джипе.  И поразил богатыря Виталю невысоким ростом и застиранным добела джинсовым костюмом.  А потом все было в точности как во сне.  Именно на пятом этаже-уровне, однако невысоко, всего полтора этажа над землей мы и сели за стол, удивительно споро накрытый Раей.

          - Вы знаете, у нас пост, до Пасхи всего неделя осталась,- извинительно, но твердо проговорила она, выставляя на стол чудесные блюда:  вареные грибы, картошку с лучком, румяный пирог с капустой, мороженую бруснику с медом.

         Виталя выставил прихваченную еще во Владивостоке бутылку «Столичной», проворчав вполголоса:

          - Пост – не мост, можно, говорят, и объехать.

          Василий молча, вслух с гостем не соглашаясь, поставил однако на стол свою «Старорусскую».  Прямо по сценарию сна мы дружно «вмазали, енть, по одной». Потом и по второй.  Зато дальше все пошло поперек сценария.

         Родионов очень внимательно (мало из нас кто так умеет) выслушал обоих шалунов.  Даже Вовка-молчун, поразив меня, живо расписал достоинства генератора и компрессора и загнул в придачу про «фьючерсную сделку», которую он, дескать, готов заключить на поставку еще двух дизель-генераторов с еще более высокими ТТД.

         Мне уже привиделась было обратная дорога с ликующими шалунами, оглушающи ми меня болтовней на тему «фьючерсного»  своего (о, и моего, конечно, тоже) миллионерства.  Об этом они заикались, еще когда уговаривали меня на эту поездку.

          Родионов между тем заинтересовался житьем-бытьем рыбаков.  Ну и попал в самое, «значь», больное место.  Виталя крякнул сокрушенно, попросил «плеснуть» по рюмке еще и начал, «енть», живописать флотскую разруху и мытарства целых династий потом- ственных мореходов.

         Все это было мне, увы, хорошо знакомо, и я, оглядывая залу с дубовыми столами, большой иконой Богородицы с горящей лампадкой в красном углу, украшенном цветными рушниками, мысленно улетел в Австралию, где десять лет назад провожал нашего знаменитого земляка-путешественника Федора Конюхова в кругосветку на первой его  яхте «Караана».  Семья Федора жила тогда совсем рядом с Хмыловкой, в поселке Врангель, и они дружили семьями.  «Вася – мужественный человек.  И большой оптимист,- рассказывал мне Федор.—Ему глянулась политика Горбачева.  Я, говорит, приехал в Россию, чтобы помочь ему поднять продовольственную программу. Вот такие масштабы-намерения!  И ведь есть основания для них!  Мы сделали расчеты, и получилось, что Вася один мог бы прокормить весь наш поселок, ну и можно было бы в поселке больше ничего не делать, выходит, а только ждать, когда Вася накормит».

          Я не однажды потом бывал у Родионовых и убеждался в том, что австралийский фермер, в котором зов русской крови пересилил столь многое, что и там, и тут, говоря о нем, люди не уставали крутить пальцем у виска, действительно ведь мог бы помочь и Горбачеву, и всем нам.  Если б не одна «малость» – собес в мозгах и в крови россиян.  Плюс «малость»  вторая – ржавая громада бюрократической машины, тысячерукой, о нет, миллионнорукой, играючи швырявшей Василия из кабинета в кабинет.  И конечно же, она шутя одолела донкихота, наша ржавая  и гугняво ржавшая над ним машина.  И за десять лет весьма результативного скрежета  успешно скукожила его  масштабы-намерения до границ Хмыловки.

          Впрочем, нет.  Виталя ответно заинтересовался бизнесом, «значь», Родионовых.   И Василий  с улыбкой сорокатонной Царь-пушки (позвольте ей разок улыбнуться), вынужденной стрелять по воробьям, поведал об открытых им «на заре перестройки» кооперативах во Владивостоке и Находке, о построенном под Сучаном известковом заводике, о ста гектарах многострадальной земли, то ли купленной, то ли данной ему в аренду после многолетних хождений по мукам.

           Рая слушала мужа внимательно, точно слышала это в первый раз, и смотрела на него так преданно, как дай Бог молодоженам.  А ведь они года два уж как отпраздновали серебряную свадьбу и окрестили двоих внуков.

            Золотодолинское солнце, окончательно победив тучи, прорвавшиеся с моря над сокрушенной главой Брата, нагрело воздух и окна, открытые на юг.  Василий снял куртку. Короткие рукава клетчатой рубахи обнажили мощные бицепсы. И я вспомнил, как в прошлый мой заезд он говорил,что намерен, потренировавшись с полгода, вызвать чемпиона  мира по боксу Майка Тайсона на поединок.  На полном серьезе это было сказано или нет, судить не берусь, но твердо знаю, что этот коренастый малый (90 кг чистых мышц при среднем росте) обладает уникальной способностью Давида одолевать Голиафов, если конечно за ними не стоит ржавое тысячерукое чудище, то самое, которое  «обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй».

                                    7.  Трудно понять этих Родионовых...                                   

         Родионов похвалил моих шалунов (Виталя, отодвинув тарелку, разглаживал как раз на столе свой список) за то, что привезли именно список, а не сами «железяки».  И влюбленная Рая, понимающая мужа без слов, неожиданно (для нас) пришла ему на помощь:

        - Вы знаете, мы все вот это,- она указала пальцем на Виталину бумажку,- покупаем только в магазине.

        -  Да шо ж там есть, в том магазине?- Вздернул косматые брови Виталя.

        -  Да, вы правы, конечно, что-то пришлось выписывать из Японии, что-то из Австралии.  Но много, да, много уже,- она чуть кивнула с той убедительной своей твердостью, с какой напомнила нам давеча про пост,- появилось и в наших магазинах.

        Наших!  Как славно это прозвучало в устах вчерашней австралийки.  Даже у московского радиодиктора, вот уж года три повторяющего ежедневно «Россия – это мы!»,  так не получается.

        Нам, живущим в несчастной стране в несчастливое время перемен-переломов, очень, да, в самом деле очень трудно понять этих Родионовых...

       Мои шалуны аж до Американского перевала не проронили ни словечка.  Я  порывался разговорить их, но – глухо.  В кабине (в салоне по-новомодному) явственно ощущались витающие чуть не зримо, напряженные, точно сжатые пружины, мысли неудачников-бизнесменов.  Однако чувствовалась некоторая странность и в этом: с одной стороны будто накатывали на меня волны темные, с другой – просвеченные солнцем.  А впрочем, что ж тут странного?  Стоишь, бывало, на палубе на закате или на рассвете, смотришь, а волны с левого борта толкутся мрачные, теневые, как  наша экономика, а с правого – чистый аквамарин, загляденье.  Просто игра солнца, закатного или рассветного, всегда немного загадочного, готового подарить тебе то фантастический НЛО, выкроенный из облака, то легендарный зеленый луч.

          Дорога круто пошла в гору, и наконец нам навстречу выплыла сверху, точно с гребня девятого вала, несчастная «Надежда».

                                                8.  Сорока  с  вороной.

         Не знаю, как себя чувствуют, проезжая мимо нее, «отцы» города и края, а мне до судорог в мышцах закортило вернуть ей мачты.  Выскочить из машины, засучить рукава и, звонким плотницким топором завалив пару мачтовых сосен, воткнуть их, как спички, в палубу бедной «Надежды» и развернуть паруса на реях.  И пусть они реют над Амери- канским перевалом, над городом Находкой, над нашим Приморьем...

         Володя снова, как и на пути сюда, остановил машину на пятаке, под бортом трижды крещенного и все же несчастливого корабля, приговоренного «отцами» к смерти. Виталя косо взглянул на друга: на кой, мол, хрен опять душу бередишь?  И помолчав с минуту, неожиданно выдал со вздохом  итог нелегких своих, сорокакилометровых (от самой Хмыловки) раздумий:

         - А шо, Вовка, есть нам щас прямо, енть, в Уссурийск махнуть, а?  Там эта, китай-  ская мафия на рынке банкуеть.  Им все надо, они все подряд беруть. Вот им, значь, и выкатить все по списку...

         Китай велик, почти полтора миллиарда ртов, их чем-то кормить надо. Мне довелось  побывать и в Китае, я видел, как даже в лесополоске вдоль железной дороги разбиты грядки меж деревьев.  Свободной земли,где в достатке росли бы хлеба и мачтовые сосны,   у них нет.  Им многое приходится покупать за границей, даже наши березки, из которых они строгают палочки для еды.  А уж металл, руду и готовые «железяки»  - только  подавай.

        - Не, Виталя, не поедем в Уссурийск,- убежденно и в то же время как-то раздумчиво

заговорил Володя.-  Я вот что думаю.  Знаешь, Родионов теперь мне спать спокойно не даст.  Вот он вроде ничего такого нам с тобой не сказал, а мне все равно, знаешь, брат, честное слово, стыдно стало, и все тут.  Будто услыхал я от него такие слова, брат: «Страну разворовали, распродаете последнее...»  И если напрячься, подумать хорошо, согласись, он прав.  Скажешь, нет?  Нас и детей наших, конечно, «кинули».  Что там говорить, государство – сволочь.  Но и мы с тобой хороши... стервятники...

          Виталя до последнего слова слушал друга, глядя прямо ему в лицо, правда, не в глаза, потому что Володя говорил в лобовое стекло, будто рулил и следил за дорогой.  Слово «стервятники» еще не успело прозвучать целиком, как Виталя распахнул дверцу и по-медвежьи полез из машины.

           Мы тоже вышли.  На воле было хорошо, пахло весной – талой водой, мокрыми ветками, бражной прошлогодней листвой. Солнце клонилось к закату, в лесу пронзитель- но стрекотала сорока, ругаясь, слышно, на ворону, изредка и сыто каркающую.  Ворона разжирела на легких харчах, она ж бизнесменка, из «новых русских», бизнесвумен.  Это она держала кабак в «Надежде», высосала из нее все соки, ей лень было даже клюнуть лишний раз шашеля, которому она позволила сожрать корпус корабля.  А теперь еще и к сороке  пристает, «наезжает» на ее гнездо, караулит момент, чтоб украсть и сожрать сорочьи яйца.  Трещи, трещи, белобока, защищайся, гони черную бандитку прочь...

          Шхуна «Кооператор»-«Ассоль»-«Надежда», храня, как говорят о старухах, следы былой красоты, являла до боли жалкое зрелище.  Нет, не тигры драли ее бока.  Люди бывают много хуже самого страшного зверя. И кто нарушил первую заповедь – сотворил кумира и молится на золотого тельца, как кабатчик Меннерс из «Алых парусов», тому нет дела даже до собственной души. Что для Меннерса очарованная Ассоль? Полоумная!  Что для нью-Меннерса «Ассоль»-«Надежда»? Бывшая дойная корова, которой пора на живодерню.

        - Ты говоришь, китайцам сбагрить наши железяки,- продолжал Володя.-Конечно,  можно и китайцам. Они поставят наш генератор в деревне, где еще света электрического не видели, и загорится у них лампочка Мао-Ильича.  А у нас лампочки, наоборот, гаснуть начали.

        Да, как только выборы в Приморье закончились, «отцы» и город и край обесточили, обезводили, а зимой-весной и тепло отключали. За что голосовали, то и получите!  По тайному, изустному, разумеется, приказу губернатора и мэра «вся королевская рать», то есть тетки всех собесов и прочих канцелярий, организовали массовый подвоз-привод к избирательным урнам бабушек и дедушек, купленных грошовыми посулами, студентов, которым выдали пятикратную стипендию, и даже зэков, коим обещана была амнистия.

          - Я вот даже думаю, брат,- Володя, задрав голосу, смотрел на надстройку «Надежды»,- раз мы протабанили свой «Кооператор»...

          - Шо значь протабанили? - Возбух Виталя.- Шо от нас с тобой зависело?!

          - Да она же лет десять тут простояла еще до «перестройки» .  И когда началась ком-мер-ци-али-зация, разве не могли мы, как бывший ее экипаж, кооператив открыть в ней? Могли, брат.  А только не смикитили вовремя, дали это сделать другим, пустили козла в огород, я ж говорю, протабанили.  И теперь спасать ее,- он кивнул, точно крепкий дед на больную внучку, с завидной уверенностью и решимостью,- придется, брат, нам с тобой.

          - Ага, а где ты денег, енть, возьмешь? - Раздраженно парировал Виталя, не терпя-  щий пустопорожнего трепа. Хотя кого-кого, а Володю в болтливости не обвинить.

          - А мы Бориса попросим,- Володя с улыбкой повернулся ко мне.—Сколь нам тех денег-то нужно – на смолу да на жидкое стекло. Надо только в газету написать и по радио, по «Тихому океану» рассказать, что вот люди из бывшего экипажа этого судна берутся его восстановить, сохранить. И надо им немного помочь.

          - Ха, это раньше так было!  Забудь, енть!  Раньше – да, какая-то газета объявить, значь, всенародную стройку, ага, и весь народ кидають туда, и всю технику, и кучу денег туда.  А щас всем всё до балды!

           - Не всем, брат, и не всё.  К счастью, не всё и не всем. Хотя бы вот нам троим -  не до балды.  Так?

           - Да,- я готовно кивнул, а Виталя то ли тоже кивнул, то ли просто опустил лохматую голову.

           - Если мы всё по списку не китайцам отвезем, а сюда, вот уже будет полдела.  Ты вспомни, брат, как нас с тобой в «шмоньке»* учили на распиленных и раскрашенных цилиндрах двигателя, компрессора, насосах.  У нас, у радистов, даже лампы были в

разрезе.

         - Так ты шо, енть, собираешься «шмоньку» тут открыть?

         - А почему б и нет?  Ну, пускай не «шмоньку», а просто морской клуб.  Детский.  И тех пацанов из Большого Камня сюда взять да и привезти.  Хоть раз в неделю привозить, тут же недалеко.

         - И кто тебе их возить будеть?- Проворчал в землю Виталя.

         Володя, хозяйским глазом окидывая корпус, пошел в обход судна.  Мы двинулись за ним.  С другого борта «Надежда» выглядела еще хуже, ободранней.  В районе ватерлиниии зияла дыра, через которую вытаскивали, видно, после закрытия ресторана кабацкий инвентарь.

                                                   9.  Технарские дела.

- Это заделать легко,- обронил Володя.-  А как ты думаешь, брат, чем лучше пропитывать корпус, бакелитовой смолой или жидким стеклом?

         - Смолой,- Виталя приосанился.- Резольной смолой.

         Когда технари начинают взасос обсуждать детали технологии, это становится скучно.  И я углубился в лесок, на зов продолжавшей трещать сороки.  Наткнулся на свалку, исторгнутую кабаком,-  стекло и жесть жеваной тары из-под переваренного пузанами пича.  Родионов, неожиданно подумалось мне, вот что отдал бы китайцам.  Они ведь научились неплохо утилизировать даже битое стекло, где-то недавно об этом писали.  Между прочим, Василий десять лет назад свой самый первый кооператив открыл именно со свалки.  Находкинская База рыболовства возле посольного цеха напластовала за годы целую гору вонючих ПХВ, полихловиниловых мешков-вклады-  шей из стодвадцатилитровых бочек с селедкой.  Руки, как водится, не доходили вывезти это куда подальше.  И вдруг к начальству Базы приходит этот австралиец и предлагает... купить вонючую гору.  «Что? А? Да, с удовольствием! Почем? А хрен же его знает. Да сколько сами предложите».  И Родионов перевез гору к себе, перемыл мешки, расплавил и стал штамповать на специальной машинке, привезенной из Японии, пластиковые пакеты с картинками, спрос на которые в те годы скаканул взрывообразно.  Так и вырос вокруг Васиной машинки целый кооператив.  Он, правда, быстро хозяину надоел и был тут же продан сиявшему от счастья армянину.  А Родионов занялся стройкой и известковым заводом...

          - Сыны мои и твои, брат, работу тут себе найдут.  Учить будущих моряков станут,- услышал я, подойдя.

          - Десятый раз, енть, пытаю тебя:  где ты денег найдешь на эту свою Школу юнг?

          - Люди помогут.

          - Хрена они помогуть!  Кто тебе поможеть?

          - Да вот, думаю, как раз Родионов и не откажет.-  Володя обратился прямо ко мне, словно я и был Василием Родионовым.

          - Этой идее не откажет,- подтвердил я.-  Уверен, не откажет...

          Из палубы «Надежды» полезли, потянулись вверх мощные белые ростки мачт.  Всё как было -  фок и бизань.  И тут же стали они оперяться, обрастать вантами, реями, стеньгами, гафелями и прочим такелажем.  И вот уже с реев раскатились книзу паруса, встрепенулись, поймали ветер...

          Боже мой, паруса-то не белые  -  я невольно зажмурился,-  не спугнуть бы видение. Да, они совершенно алые.  Алые!  Как у Грина.  Как у капитана Грэя на его «Секрете».

          «Ассоль».  Конечно, ей нужно будет вернуть это имя, ее второе от рождения имя.  Правда, поколению «Х» нужно будет объяснять, что Ассоль – это не стиральный порошок и не особая соль.  И не фирма, производящая соки, торгующая надувными лодками и матрасами, парфюмерией или мебелью...  Однажды я спросил у девятиклас-

сников:  кто читал «Алые паруса» Александра Грина?  Две или три руки поднялись.  И кто-то из нечитавших полюбопытствовал:  про что, мол, те «Паруса»?  Ответ читавшего я запомнил навсегда:

          - Да там как один чувак купил красной материи, пошил паруса и поехал жениться на чувихе, которая это,- «читатель» щелкнул языком и крутнул пальцем у виска, совсем как Меннерс ,-  ну, это, «с вальтами»  была, ждала принца.

           Господи, прости меня, я онемел и не смог, даже не попытался ничего объяснить им. Ни про Данте и его Беатриче, ни про Лауру Петрарки, ни про Гретхен Гёте.  Ну хотя бы о Наташе Ростовой поговорить с ними или почитать стихи о любви – Пушкина, Блока, Лорки, да любого из гениев...

           Между тем, старпом «Секрета» Пантен тоже прагмат был еще тот.  Он встретил на палубе капитана Грэя, которому только что было явлено чудо первой встречи с Ассоль, и «осторожно», как замечает Грин, спросил его:  «Вы, быть может, ушиблись?»  И тут же стал излагать про маклера, предложившего выгодный фрахт.  Ответ капитана потряс его:  «Выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег».  Старпом после этого даже заговорил сам с собой:  «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды?»  И все-таки именно ему, Пантену, капитан Грэй скажет самые удивительные, бессмертные слова об Ассоль:

                      - Благодаря ей я понял одну нехитрую истину.  Она в том, чтобы

                  делать так называемые чудеса своими руками.  Когда для человека                                 

                  главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда

                  душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо,

                  если ты в состоянии.  Новая душа будет у него и новая у тебя...

          Все лето шалуны трудились на этой умопомрачительно странной ниве сотворения чуда.  И люди, власти в том числе, не только не мешали им, но и  -  помогали!  И осенью состоялось воскресение «Ассоли».  Реалии при этом превзошли наши ожидания.  Вместо простых сосновых мачт с палубы поднялись два современных турбопаруса.  Таких, как на «Алкионе» Кусто.  И теперь судну можно было жить полной жизнью безо всяких смердящих машин – дизелей, бензомоторов.  А ветров на Американском перевале всегда хватало. 

           Ну а киновари для турбопарусов мы уж расстарались – добыли, сколь надо.  Это сделал шалун-аксакал Виталя.  Ага, сделал, енть,  без всяких, значь, и все дела!

            Август - сентябрь  2000 г.

_______________________________________________________________________          

            * ШМО – Школа мореходного обучения, ныне «мэрин колледж» и т.п.